В роли царского курьера
Путешествие начиналось в Москве, на Ярославском вокзале. Мне полагалась нижняя полка в двухместном купе, так называемый, мягкий вагон. В Советском Союзе все равны, поэтому разделение вагонов на первый и второй классы отменено. Вагоны называются мягкими и купейными. Названия соответствуют характеру лежания: в купейном вагоне лежать очень жестко, в мягком - не очень. Первый, простите, мягкий класс выдержан в несколько барском стиле - изобилуют латунные побрякушки и запыленный плюш. Жесткий вагон - победнее, попроще, и купе в нем предназначено для четырех человек. Мое купе было уютным и симпатичным. Желтые занавески, коврик на полу, две полки, из коих нижняя днем предназначалась для сидения, у окна -удобное плюшевое кресло, зачем-то прикрытое белым чехлом. Между креслом и кроватью- столик с массивной бронзовой лампой и двумя чайными стаканами, лестничка на верхнюю полку, зеркальная дверь в умывальник, который мы будем делить с соседним купе.
Поезд отходил в пять минут одиннадцатого. Без десяти десять сидел я одиноко, с нарастающим интересом ожидая попутчика. Смесь полов в купе является обычным делом, и мне вдруг представлялось, что моей попутчицей окажется Бриджит Бардо - может ей вздумалось нынче бороться за сохранность сибирских медведей.
В качестве справочника я взял с собой книгу о Транссибирской железной дороге, и как раз сейчас читал главу о приключениях царского курьера Михаила Строгова. «На станции вошли новые пассажиры, среди них юная девушка, которая остановилась у двери купе Строгова.» Те, кто читал книгу, конечно помнят, что девушку звали Надей, и что последняя глава заканчивалась свадьбой. «Шаль частично скрывала ее пышные золотистые волосы, взгляд темных, бархатных глаз был необыкновенно мягким, что так гармонировало с ее бледным, тонко очерченным лицом, прямым носиком и чувственно трепещущими ноздрями.»
Внезапно я почувствовал, что кто-то остановился у двери моего купе. Я поднял глаза: да, это была она, Надя. Вне всяких сомнений, она. Волосы были золотистыми, глаза-темными, взгляд мягким или возможно испуганным. Она была бледна. Насколько чувственно трепетали ноздри, я не разглядел. А как собственно вообще выглядят "чувственные" ноздри? Как у кролика? Я человек воспитанный, поэтому, поднявшись, начал представляться:
-Май нэйм из Стрё... Строгофф,- сказал я.- По... Михаил Строгофф...
-Сан Диего,- неуверенно произнесла она,- Сан Диего, операция...
-Ага,-подумал я,- операция «Сан Диего». СанДиего - в Америке. Должно быть она Президентский курьер.
Позади нее остановился мужчина. В каждой руке он держал по чемодану и еще большую сумку подмышкой. Он сказал что-то Наде на непонятном мне языке, очевидно по-русски. Мне показалось, что она побледнела еще больше. Он угрожает? Может быть он из тайной полиции? Надя ответила что-то, и они удалились. Увел, подумал я. Должен ли я вмешаться? От этой идеи я отказался сразу: он был крупнее меня и явно покрепче.
Я снова уселся и продолжил чтение о храбром царском курьере. Но вскоре они вернулись, только теперь в дверном проеме стоял он, а она позади.
-Мистер Строгофф,- сказал мужчина по-английски.-Это - моя жена,-он показал на Надю,-она не говорит по-английски. Она только что перенесла серьезную операцию. Видите, она до сих пор бледная и худая. Мы работали на русском корабле. Она - стюардессой, а я механиком. Корабль проводил научный поиск у берегов США, когда она заболела. На американском вертолете ее доставили в больницу Сан Диего, где и прооперировали.
-Взгляните!- И он показал мне две вырезки из Сан-Диегской газеты, где красочно описывалось спасение американским вертолетом молодой, красивой, тяжело больной русской женщины.
-Я тоже был на берегу, пока ее не выписали, а теперь мы едем домой. У моей жены билет в Ваше купе, на верхнюю полку... Не могли бы Вы...
-Конечно, конечно, - прервал его я, - Конечно мы обменяемся местами. Я прекрасно понимаю, что не годится слабой после операции женщине карабкаться наверх. Конечно, она ляжет здесь, а я наверху.
-Это очень любезно с вашей стороны, мистер Строгофф,-сказал он.
-Стрёйер,- поправил я,- не Строгофф.
-Да? Ну извините. Но, мистер Стро... Стрёйер,- продолжал он,- это не совсем то, чего бы мы хотели. У меня билет в соседнее купе, и я делю его с мужчиной, который так же, как и вы, занимает нижнее место. Мы спросили, не согласится ли он поменяться с моей женой и занять ее верхнюю полку в вашем купе, но он наотрез отказался. Вы понимаете, что мы с женой хотели бы ехать в одном купе, так не согласитесь ли Вы поменяться местом со мной?
-Ответьте мне только на один вопрос: Вашу жену зовут Надя?- спросил я.
-Ее имя Людмила,-сказал он.
-В таком случае мы меняемся.
И в этот момент поезд тронулся.
Опасное для усов путешествие
Как уже было сказано выше, я не смог разделить купе с Надей, поскольку ее звали Людмила, и она имела при себе мужа.
Мой новый попутчик оказался пожилым русским. Я попробовал было разговорить его, но из этого ничего не вышло, так как он говорил только по-русски, что мне абсолютно недоступно. Правда, с помощью карты я сумел выяснить, что он едет в Новосибирск. Это крупнейший город Сибири с миллионным населением. Что он не станет ехать до конца, было вполне объяснимо: только сумасшедший иностранец захочет провести целую неделю в поезде, даже мягком, если это же расстояние можно преодолеть на самолете за день, причем почти за ту же цену.
Кстати, в этом длинном поезде имелись только мягкие вагоны, а русские почему-то предпочитают неудобные жесткие, хотя разница в цене, на мой взгляд, невелика. Жесткие вагоны особенно неудобны в санитарном отношении и особенно по утрам, когда все пассажиры с полотенцами и зубными щетками толпятся у двух вагонных туалетов. Зато в мягких вагонах на четырех человек приходится великолепная туалетная комната, расположенная между двух купе, с одним единственным неудобством: свет в ней загорается лишь вечером и ночью, а окна не прорубили. Так что процесс бритья днем проходит почти в полной темноте, что довольно опасно для фасона усов.
Через полчаса после отъезда зашел кондуктор и предложил чай. У нас два проводника: мужчина и женщина. Равенство полов в русских мягких вагонах соблюдается лучше, чем в шведском Риксдаге или среди редакторов Дагенс Нюхетер. Оба были, мягко говоря, толстоваты, особенно женщина. Когда она шла по вагону, то, чтобы не застрять, держала руки вытянутыми вперед. Раз в день они пылесосили вагон и кипятили чай в угольном самоваре, расположенном возле их купе (куча угля лежала на полу), открывали дверь и протирали поручни на остановках, чтобы пассажиры, решившие поразмяться, не вымазывали руки, опускаясь или поднимаясь в вагон.
Разговор с моим русским попутчиком не задался сначала, а потом и вовсе заглох. Он углубился в «Правду», я смотрел в окно. Панорама не вызывала восхищения. Унылые пригороды с покосившимися, облезлыми избами. Но после часа езды деревни сменились березово-сосновым лесом. И следа не было заметно от прошлогодних лесных пожаров.
Снова пришел кондуктор. Он сказал что-то, чего я не понял. И показал на мой стакан.
-Ага, он интересуется, понравился ли мне чай,- подумал я и энергично закивал:
-Да, да!
Он забрал пустой стакан и вскоре вернулся с новым. Я записал в моем блокноте, что сервис в русских поездах намного превосходит шведский: чаю здесь предлагают сколько угодно. Эту строчку я вычеркнул в последний день путешествия, когда получил счет...
После второго стакана я познакомился с Юраном и Биргиттой. Как вы можете судить по именам, они были шведами и ехали в соседнем купе. Они ехали в Японию, и, поскольку были любителями приключений, выбрали Транссибирскую магистраль. Я предложил исследовать вероятность приключений в вагоне ресторане, тем более, что приближалось время обеда.
Когда мы пришли, ресторан был почти полон. Он будет для нас вторым домом во время долгого путешествия, и мы полюбим двух толстых официанток, обслуживающих нас. Несмотря на то, что рабочий день у них продолжался с раннего утра до позднего вечера, «Мадам», как мы окрестили первую, была всегда веселой, а «Сестрица», хотя и бурчала постоянно себе под нос что-то сердитое, была мила и добра. И если когда-то кто-то в Советском Союзе действительно заслуживал звания «Герой Труда» с портретом на вагонной стене, то, конечно, эти две восхитительные женщины. Хотя меня не удивило бы, если бы первой в очереди на награждение оказалась бригадир поезда. Мы увидели ее вскоре после прибытия в вагон-ресторан. Некий русский получил отказ в дальнейшей подаче, поскольку уже находился в состоянии сверхподдачи. Его громкое недовольство было решительно и стремительно прекращено железной рукой бригадирши: она выбросила его из ресторана с помощью одного захвата по системе дзюдо. Это была железная женщина. Впервые я увидел ее улыбку на пятый день путешествия. Было похоже, что кто-то приоткрыл крышку гроба.
Мы получили суп и бифштекс с яйцом, запили все это пивом, а также встретили Юнгве, который, как выяснилось, тоже был нашим соседом по вагону. Парень скопил небольшие деньги и надеялся увидеть большую часть Дальнего Востока до того, как они кончатся.
Таким образом, в нашем вагоне образовалась маленькая шведская колония, а всего иностранцев было семеро: кроме нас четверых еще ирландка, японец и латиноамериканец.
Об опасности следовать добрым советам
Я не хочу выступать с неподтвержденными утверждениями и далек от мысли делать общие выводы из отдельных фактов, но у меня сложилось впечатление, что русские, путешествующие по Транссибирской магистрали, ужасно страдают от жажды. Заказать в вагон-ресторане два пива к супу и два ко второму блюду - обычное дело. Причем это были не маленькие шведские бутылочки, а внушительные поллитровки. А когда заканчивался ужин, пассажир отправлялся в свое купе с полной охапкой пива, чтобы прикончив его там, немедленно пуститься в путь за новой порцией. Словом, полноводный поток жаждущих все время находился в движении к ресторану и обратно.
Невкусность ресторанных блюд возмещалась их скромным объемом, так что обедающий оставался доволен. Да, суп был наваристым, и создавалось впечатление, что он становился все наваристее день ото дня. Мне кажется, я обнаружил причину этого. Для того, чтобы попасть в ресторан приходилось стоять в очереди. Так вот, из очереди мне доводилось видеть мойщика посуды. Он мыл посуду с утра до вечера, изо дня в день, и - могу поклясться - в одной и той же воде!, которая становилась с каждым днем все гуще и жирнее.
Блюд в меню было немного, причем, те же самые всю неделю. Чтобы быть точным, - три. Бифштекс с яйцом, гуляш и то, что у них называлось «поджарка»-плавающие в жире куски сала. В качестве закуски помимо супа можно было получить кусок колбасы, соленую селедку, сыр и, как-то раз, икру. На завтрак я довольствовался кофе и яичницей с ветчиной, в то время как русские начинали день с пары пива, супа и второго.
Крепкого спиртного не подавалось. Но помимо пива можно было заказать белое вино, русское шампанское и портвейн. Ну и, естественно, чай или кофе, которые крепко отдавали хлоркой. Пиво было из различных пивзаводов по дороге. Как-то Мадам отметила, что сегодня пиво особенно хорошее, поскольку оно приготовлено из волжской воды.
В ресторане было не так чисто и красиво, как в наших шведских, зато забавнее и, что важнее всего, дешевле. Впрочем, последнее замечание не обязательно. Когда новый посетитель садился к столу, который только что покинул предыдущий, он получал не чистую скатерть, а более чистую. Мадам и Сестрица изобрели гениальную систему: они переворачивали скатерть на другую сторону. Поскольку пятна на нижней стороне были не такими свежими и жирными, как на верхней, перевернутая скатерть всегда выглядела чище.
Я пришел к выводу, что наличие пятен было очень полезным, по крайней мере для меня в первые дни, когда я еще не выучил имеющиеся три блюда наизусть, а Мадам не могла найти англо-немецко-французское меню. По-русски читать я не умел, поэтому решал проблему, показывая пальцем на какое-нибудь пятно:
-Вот это я хочу в качестве закуски,- говорил я и тыкал пальцем в одно из пятен, - И этот суп выглядит неплохо, - и упирался пальцем в другое пятно,- А вот то, что правее супового пятна, подойдет в качестве второго блюда.
Как я узнавал время
Ежедневно ровно в семь утра нас будила музыка, грохотавшая из репродуктора. Ревела она целый день, за исключением тех моментов, когда что-то бормотали или декламировали. Хотя то, что музыка начиналась в семь часов, было только моей догадкой. Ни вечером, ни утром я не знал точного времени. Поезд-то шел на восток, и мы ежедневно попадали на новое время. Я имею в виду местное время.
Дело в том, что поезд всю дорогу двигался по московскому времени. Станционные часы показывали тоже московское время, а вот ресторан открывался и закрывался по местному времени. Чтобы успеть в ресторан к завтраку, я ориентировался по русскому господину, с которым делил купе: он-то должен был знать. Но он ложился и вставал по новосибирскому времени, в которое мы еще не успели приехать. Я понял это, когда явился завтракать за час до открытия ресторана. Позже моим попутчиком стал господин, придерживающийся московского времени, в результате чего я завтракал в то время, когда все обедали.
Но постепенно я нашел великолепный способ определять местное время. В ресторане имелся шеф, который все время сидел в углу, выписывая какие-то цифры. У него была самая бысрорастущая в мире борода. Вначале я думал, что он никогда не бреется, но затем обнаружил, что в семь утра он всегда свежевыбрит. Я имею в виду семь утра по местному времени. В восемь на его подбородке проявлялась синеватая щетина. В двенадцать он выглядел так, как будто не брился дня четыре. В шесть вечера он уже был украшен недельной бородкой, а к закрытию ресторана - в полдесятого- он обычно сидел и расчесывал шикарную бороду. То есть, мне нужно было только взглянуть на него, чтобы точно знать время.
Поезд делал остановки примерно каждый час. И каждый час сотни пассажиров устремлялись к базарчикам, где они запасались хлебом, картошкой, яйцами, вареными курами и т.д. Рестораном пользовалось небольшое число пассажиров и то, в основном, для покупки выпивки. Ели они в купе.
Русские в поезде одеты кто во что горазд. Пожилые сутками не снимают пижам, молодежь натягивает тренировочные костюмы. Наиболее смелые разгуливают по перрону по пояс голыми. К моему великому сожалению смелыми были только парни.
Кстати, о женщинах. Надя, которая оказалась Людмилой, после того, как ее выписали из больницы в Сан-Диего, провела несколько дней в Нью-Йорке и Вашингтоне, где она не преминула обзавестись новой одеждой. Она редко показывалась из своего купе, но стоило поезду остановиться на крупной станции, как она первая сходила на перрон, и каждый раз в другом наряде. Она прогуливалась с павлиньей гордостью, вызывая жгучую зависть у всех, кому не посчастливилось заболеть в капиталистической стране.
За исключением Людмилы на всех станциях в глаза бросался только портрет Ленина. Великий вождь пролетариата был вездесущ. Он красовался на плакатах, был отлит в бронзе, высечен в мраморе, являлся в виде дешевых гипсовых слепков, но если форма иногда и менялась, то содержание-никогда. Что касается художественной ценности этих произведений искусства, то она была крайне жалкой. Это просто удивительно, до чего убого выглядело большинство русских плакатов. Они были просто неумело нарисованы. Чтобы не говорить уже о политическом содержании. Своей наивностью они могли только рассмешить. А посеребрянные фигуры спортсменов! Они встречались на станциях с не меньшей назойливостью, чем Ленин. Мы проезжали мимо теннисистов, конькобежцев, хокеистов и футболистов...
Не советую иностранцам пытаться фотографировать на станциях. Наверное, на некоторых вывешено объявление о фотозапрете, на других, возможно, и не имеют ничего против, если человек сделает один -два снимка. Но нельзя быть уверенным заранее, что у вас не попытаются отобрать аппарат. У меня по такому случаю состоялась длиннейшая беседа с мужчиной в форме, прежде чем мне посчастливилось убедить его, что на фото, которое я только что сделал, будет изображен вовсе не секретный вокзал, а мои друзья.
Внутри поезда фотографирование тоже не поощряется. Как-то я прихватил камеру в ресторан, но едва успел достать ее, как ко мне ринулся шеф, тот самый, со скоростной бородой. Он с ужасом кричал:
-Нет фото! Нет фото!
Я указал на Юрана и Биргитту и торжественно пообещал:
-Портрет друзей - да, портрет бифштекса - нет!
Тогда он сдался.
Aстрид получает Нобелевку
Каждый день я вел что-то вроде дневника. Записывал, какую станцию проехали, что ел, что пил. Или что не пил, так как выпивка кончилась. Что он сказал. Что я ответил. Что она сказала. Что мы сказали. Ну и так далее. Это мое записывание будило невероятную активность у обоих проводников. Как только я начинал писать, они хватались за уборку. Она стирала пыль с оконных поручней у моего купе, он заходил внутрь и начинал пылесосить. Чтобы он мог протиснуться, я писал с задранными ногами. Положение, что и говорить, неудобное. Так что эти строчки дались мне напряженным трудом. Возможно совпадение наших рабочих моментов было чисто случайным. Но кто знает? Может быть им казалось, что я специально устраиваюсь с записями в их уборочный период? Господи Боже мой! Сейчас я думаю... Может, они считали, что я шпион?
Теперь я хочу рассказать о том, что случилось в Иркутске.
В Иркутске не произошло ничего, за исключением того, что поезд там остановился в полпервого ночи. После Новосибирска я был один в купе, лежал, но еще не спал. Слышал, как в вагон входили новые пассажиры. Я ожидал, что получу попутчика, неважно какого пола, но поезд после четвертьчасовой остановки пошел, а я оставался в одиночестве. Прошло еще пятнадцать минут. Я вспомнл: «Как прекрасно в купе в одиночку» Мартина Льюнга и только успел сказать себе: "Спокойной ночи", как дверь отворилась и вошла каменнолицая бригадирша. - О нет, только не она,- простонал я. К счастью, она не собиралась переселяться в мое купе, оставив вместо себя товарища средних лет. Мы обменялись приветствиями, и он поинтересовался, говорю ли я по-английски. Тут нашему разговору пришел конец, потому что вентилятор, который в течение всего путешествия тихо и смирно сидел над окном, внезапно начал с ужасным шумом вращаться.
Даже несмотря на шум это было прекрасно, потому что сибирская осень оказалась очень теплой, а в купе было еще жарче, и окно открыть было невозможно, так как оно было наглухо завинчено не менее, чем десятью винтами. И только на седьмой день путешествия, за час до того, как все иностранцы должны были сойти с поезда в Хабаровске (поезд шел во Владивосток, но для нас этот город был закрыт), пришел кондуктор с отверткой и открыл окна. Иностранцев явно хотели защитить от сквозняков.
Когда вентилятор утих, послышался храп моего нового попутчика. Он спал до позднего утра, и разговорились мы вновь только после обеда. Он спросил, не писатель ли я.
-Да так, помаленьку, - сказал я. -Я вообще-то художник, работаю в одной шведской газете. А здесь записываю кое-какие впечатления.
-Будет ли то, что ты пишешь в поезде, опубликовано затем в газете?
-Да, -сказал я .- В Дагенс Нюхетер. Самая крупная утренняя газета на Скандинавии. ( Этому выражению я научился от шефа отдела рекламы Колленберга).
Моего нового соседа звали Эрик. Фамилия никакой роли не играет, так как мы скоро отбросили всякую официальность. Эрик ехал во Владивосток. Я удивился, что он не летел самолетом, вместо того, чтобы тащиться несколько дней, даже и в мягком классе. Стоит-то, на мой взгляд, одинаково.
-Я люблю ездить поездом, - сказал он.
Он редко бывал в купе. Все навещал каких-то знакомых. Как-то вечером они навестили его. Когда я вернулся в купе после ужина, там сидели помимо Эрика два мужика и пили портвейн. Они были на половине второй бутылки. Пустая стояла под столом.
-Садись и прими стакашек, - сказал Эрик. - Это мои товарищи. Они работают на железной дороге.
Мы выпили, и Эрик ударился в декламацию. Это был длинный стих. Я слышал, что строки рифмуются, но слов, естественно, не понимал.
- Чьи стихи? - спросил я, когда он закончил.
- Пушкина, - ответил он и начал петь.
Голос у него был неплохой. Почти как мой, когда я пою в ванной, а, может, и лучше. Приятели поддержали. Они пели куплет за куплетом. Долгую, меланхоличную мелодию. Пели здорово. Захватили из ресторана еще портвейна. Эрик начал снова читать стихи.
- Это опять Пушкин,-сказал он. - Пушкин - мой любимый поэт. Ты его знаешь?
- Евгений Онегин, Борис Годунов, - сказал я.
- Ты знаешь русскую литературу? - обрадовался он.
-Так себе.- скромно сказал я.
-Чехов?
-Да. И Достоевский.
-Толстой тоже хорош.- сказал Эрик.
-И Гоголь,- подтвердил я.
-Горький! - воскликнул он.
-Тургенев, - не сдавался я.
-Толстой, - сказал он снова
. -Повторяешься.- сказал я.
-Шолохов! - обрадовался он.
Солженицын.- сказал я.
-!!?
-Солженицын. - повторил я.
-Никакой он не писатель, он просто рекламщик! - возмутился Эрик.
-Но он получил Нобелевскую премию по литературе, - упрямился я. - Тем, кто сочиняет рекламу, нобелевку не дают.
И напрасно, подумал я. Среди рекламных слоганов попадаются настоящие перлы. Взять хотя бы бессмертную строчку Ниссе Торнблумса: "Когда Вы последний раз дарили цветы Вашей жене?" Почему бы не дать ему следующую Нобелевскую премию по литературе?
- Солженицын не художник. - снова сказал Эрик.
-А Пастернак? - полюбопытствовал я.
-Ну, он поэт, - согласился Эрик. - И Ибсен тоже.
-Ибсен - норвежец.- заметил я.
-Он переведен на русский.- сказал Эрик.
-А Стриндберг? - спросил я. Так в вопросах литературы мы перебрались за границу.
-Я слышал о Стринберге, но он не переведен на русский.- заявил Эрик.
-Нет? - переспросил я,- Ну уж Муа Мартинссон переведена обязательно. И Артур Люндквист, я полагаю. Он ужасно популярен в России.
-Я о них в жизни не слышал,- сказал Эрик.
-Тогда ты не знаешь и Астрид Линдгрен,- загрустил я.
-Карлсон!- закричал Эрик, вскочил с кресла и завертел над головой пальцем, изображая пропеллер.
Железнодорожники, что сидели тихо во время нашей высоколитературной беседы, тоже узнали имя Астрид Линдгрен и тоже начали бегать по купе, изображая Карлсона, который живет на крыше. Тогда я решил, что следующая Нобелевская премия по литературе должна достаться не Нильсу, а Астрид. Ниссе хороший мужик, он не обидится.
Как мы добились демократии в Советах
Однажды вечером половина столов в ресторане оказалась зарезервирована. Это было нечто новенькое.
В ресторане не было определенного времени для завтрака, обеда или ужина. Он был открыт с утра до позднего вечера, и люди туда шли, когда кому захочется. Если было свободное место, ты садился и заказывал, не было - ждал. Частенько приходилось стоять в очереди, но там было сплошное равенство.
В этот вечер Юнгве и мне повезло: мы захватили два последних места. Затем подошли четверо русских и сели за один из заказанных столов, но были быстренько выпровожены шефом. Видно было, что они не поняли причин столь резкого с ними обращения, но безропотно отправились ко входу, чтобы образовать из себя начало ежевечерней очереди.
Между тем мы с Юнгве догадались, что резервация столов имела прямую связь с погрузкой ночью в Иркутске группы швейцарских туристов.
Мы заказали еду и томатный сок. Томатный сок потому, что запасы пива и вина в ресторане закончились еще в обед, а шампанское стоило 35 шведских крон, что по нашим меркам было дороговато. Портвейн-то мы могли получить, и стоил он поменьше шампанского, но как-то не монтировался с жирнющей поджаркой. Мы понимали, что наши вкусы в отношении портвейна были реакционными, но ничего не поделаешь...
И вот показалась швейцарская группа, прошествовала мимо очереди страждущих и жаждущих и уселась за столы. Стоящие в очереди русские выглядели оскорбленными. Мы их понимали, сочувствовали и радовались, что сами сидим. Но радости нашей скоро пришел конец, потому что Мадам и Сестрица начали обносить швейцарцев вином. Хотя вина в ресторане не было. Для нас.
Русские вокруг нас повесили головы. Не сомневаюсь, что они награждали этих привилегированных иностранцев не самыми лестными эпитетами, но потихоньку, не вслух. Русские, они, скажем так, высокодисциплинированные.
Но не я. Я - сторонник равенства.
Я подозвал Мадам.
-Мадам,- проникновенно сказал я,- Я хотел бы заказать бутылочку вина.
-Портвейна? - спросила Мадам.
-Ну что вы, - ответил я, - такого как на соседнем столе, - и указал на швейцарский стол, тесно уставленный бутылками.
-Вино закончилось, - сказала Мадам.
-Да нет же, - возразил я и для убедительности ткнул пальцем в заставленный бутылками стол, хотя еще в раннем детстве мама говорила мне, что показывать пальцем некрасиво.
Несчастная Мадам виновато потупилась и исчезла, чтобы вернуться через мгновение с русской руководительницей швейцарских туристов. Та просто-таки пылала от злобы.
-Это вино я заказала еще утром, так же как и стол! - гневно воскликнула она.
-Мы, сидящие здесь и пьющие томатный сок, и они, стоящие там в очереди, не имели, к несчастью, возможности заказать что-нибудь утром.- сказал я.- Я расчитывал на демократию в Советском Союзе, но это далеко от того, что я называю демократией.
Если говорить правду, я понятия не имел, можем ли мы зарезервировать вечерний стол с утра, я никогда и не думал пробовать, но я посчитал это хорошим аргументом и, очевидно, оказался прав, потому что ее единственным возражением на мою тираду было то, что счастливчики были швейцарцами.
-Они едут по путевкам Интуриста,- убеждала она меня.
- Я и мой друг Юнгве - тоже. Все иностранцы вынуждены использовать исключительно Интурист. Кстати, ваши соотечественники... Раз они едут этим долгим поездом, они тоже своего рода туристы.
-Но вы же видите сами, русские не протестуют!
-Может, они настолько привыкли к несправедливости, что считают бесполезным возмущаться, откуда я знаю? - Сказал я.- Но по их лицам можно прочесть, что они думают о классовых различиях между собой и иностранными туристами.
Юнгве тоже начал высказывать свое мнение насчет демократии и равенства, но оно не заинтересовало гидшу. Она повернулась и ушла. Зато Мадам ничуть не обиделась. Она была даже рада, потому что вина мы так и не получили.
Во время обеда на следующий день столы были опять зарезервированы. Но когда в ресторан вошли три немца, тоже севшие в Иркутске, шеф усадил их за один из заказанных столиков, так как все остальные были заняты.
Вскоре явилась предводительница швейцарцев. Увидев немцев, она злобно набросилась на шефа. Он вздумал было протестовать, но быстро сдался. Подошел к столу, за которым трое молодых русаков ждали заказанную еду, и велел им уступить место немцам. Русские послушно встали, но немцы отказались занять их места и почти силой усадили ребят обратно. Шеф вновь велел русским уйти, но немцы стояли на своем. Это тянулось, пока не освободился один из столиков. Но вечером не было никаких зарезервированных столов! Все стояли в общей очереди и ждали томатный сок!
Так я утвердил демократию в России.
Встречай меня во Владивостоке!
Поезд шел во Владивосток. Этот город у русских называется закрытым, и никто из иностранцев не имеет права въезда в него, да и русским требуется специальное разрешение.
Так что я вынужден был рвать свое сердце, отказываясь от встречи с Валентиной, хорошенькой, смуглой русской девушкой. Она показала мне листочек в своей записной книжке, где было написано по шведски: "Встречай меня во Владивостоке!" Как эта запись попала в блокнот, я так и не понял, потому что она говорила только по-русски и чуть-чуть по-французски. Я говорил по- французски еще хуже, но сумел объяснить, что ничто не может сравниться с восторгом, который я испытываю при одной только восхитительной мысли о столь лестном и высокоценимом мною предложении, и как мучает меня в то же время осознание неумолимости коварной судьбы, которая создала меня шведским гражданином, кое гражданство вынуждает меня, согласно существующим в России правилам поведения для иностранцев, покинуть поезд задолго до вожделенного Владивостока,и в результате этого разлучить меня с прекрасной и любезной Валентиной.
Если говорить правду, то по-французски я выразился несколько короче. Я сказал:
-Россия нон, Владивосток нон.
Я предложил изменить место встречи таким образом:
-Рандеву Стокгольм?
Но туда она не могла попасть. Она намекала на какой-то марьяж, но этого я категорически не понял.
Вечером, после семидневного путешествия все мы, иностранцы, покидали поезд в Хабаровске, чтобы отправиться автобусом в гостиницу Амур и, переночевав там, добраться другим поездом до Находки, где и придет конец великому Транссибирскому маршруту. Находка - это гавань и от Владивостока недалеко, всего несколько миллиметров на карте. Мой русский попутчик Эрик помог мне вынести багаж. Последний час он сидел в купе, погруженный в разговор с очень неплохо выглядевшей дамой.
Я стоял в коридоре возле купе и разговаривал и Юнгве. Перед остановкой поезда она вышла из купе и прошла мимо нас.
-Что она делала в купе?- спросил Юнгве.
-Разговаривала с Эриком,- ответил я.- Почему ты спрашиваешь?
-Да просто так, любопытствую. Ты знаешь, кто она?
-Без понятия,- ответил я.
-Она - поездной детектив,- сказал Юнгве.- Это кто-то сказал недавно в ресторане.
-Ну и жох ты, Юнгве,- сказал я.- Интересуешься девушками не меньше, чем в чине поездного детектива.
Гостиница Амур, куда нас сопроводил обязательный представитель Интуриста, была далеко не новой. Я думаю, она была старой еще в царское время. Мы получили бланки, которые дожны были заполнить. Они были отпечатаны на русском языке, что породило оживленный обмен мнениями, вопросами и советами среди нас. Я догадался следовать в заполнении анкеты примеру швейцарцев, которым помогала их русская предводительница, и мой метод увенчался успехом: анкета была принята на хорошо, а я в награду удостоился лучшей в отеле комнаты.
Все остальные жаловались потом на краны, из которых нельзя было получить ни капли воды и лампы, которые не зажигались.
Мой номер был просто огромным и, по русским понятиям, красивым - с холлом и большой ванной комнатой. Холодная вода лилась весьма ограниченно, но зато горела одна лампа. Но не та, что была над зеркалом. Если здесь было что-то, достойное особого внимания, то это выключатель, который был вырван из стены и болтался на проводе. При особой осторожности можно было зажечь лампу, что в темноте требовало особой ловкости и смелости.
Телефон тоже был. При поднятии трубки слышались странные писки и шорохи и ничего более.
Спал я отлично. Особенно приятно было, что отель, в отличие от поезда , ночью ни разу не останавливался. Поезд же останавливался каждый час, даже ночью. Я думаю, его нужно переименовать в транссибирский молоковоз. И - что странно - не днем, а именно ночью, на станции начинал вещать что-то невразумительное громкоговоритель. Впечатление было, что несколько человек ссорятся друг с другом на самых высоких нотах. Все, естественно, мгновенно просыпались. По-правде говоря, в последнюю ночь путешествия громкоговорители исчезли. Но это не сделало ночь более спокойной - они сменились сигналами горна. Дудело со всех сторон, как если бы я спал в оркестровой яме Оперы, в секции духовых инструментов, когда оркестранты продувают свои трубы перед увертюрой.
На следующее утро был назначен осмотр достопримечательностей. Я попал в такси с двумя американцами и гидом Интуриста. Мы объехали вокруг Хабаровска и остановились на выставке сельскохозяйственных машин. Там за нас взялся другой гид и провел нас по всей выставке, где находились машины на любой вкус. Когда мы осмотрели каждую, гид спросил, имеются ли у нас вопросы.
-У меня есть один,- встрепенулся я. - Я не имею отношения к сельскому хозяйству, но у меня есть небольшой участок вокруг виллы. Потому я интересуюсь, нет ли среди этих машин такой, которая выпалывала бы одуванчики весной и собирала бы палую листву осенью?
Гид размышлял несколько секунд, а затем предположил, что для этих целей сгодится один из выставленных вертолетов. Он оборудован устройством для распрыскивания гербицидов, так что вполне подходит для ликвидации одуванчиков, каковые являются сорняками. Если же я установлю его на участке и пущу в ход пропеллер, то всю палую листву как ветром сдует к соседям.
Предложение показалось мне несколько более продуктивным, чем это требовалось моему участку, но я обещал подумать над ним и вернуться позже. Пока же пора было возвращаться в отель, чтобы отправиться на станцию для дальнейшего путешествия.
Станция была наполнена, в основном, иностранцами и, еще более в основном, юными японцами, возвращающимися из путешествия по Европе. Дело в том, что наидешевейший способ добраться до Японии это самолет от Москвы до Хабаровска, поезд от Хабаровска до Находки и пароход от Находки до Йокогамы. Еще дешевле не лететь, а ехать в жестком вагоне
Вагон, в котором мне предстояло ехать, был похож на предыдущий. В купе уже был попутчик - пожилой новозеландец, который возвращался домой. Он был простужен и употреблял почти совершенно непонятный диалект английского. Я немедленно принялся рассматривать диапозитивы, накопившиеся у него за время двухмесячного путешествия по Европе. Его камера, очевидно, трещала как пулемет, столько у него накопилось снимков.
Когда я просмотрел первую пару сотен, словно спасители явились Юран и Биргитта, которые опять оказались в одном вагоне со мной, и хотели, чтобы я сопутствовал им в ресторан. Во многом он был похож на тот, что мы столь часто посещали между Москвой и Хабаровском.
Нет, в высшей степени непохож.
В нем было красиво. Скатерти были чистыми. Вилки и ножи были чистыми. И стаканы. Никаких следов от портвейна или томатного сока, просто чистые.
Очевидно здесь мойщик посуды менял воду каждый день.
Под стульями было пусто. Не то что в старом вагоне, где обедающие то и дело должны были подниматься, потому что Мадам нужно было достать кефир или салфетки из ящиков, которые были насованы почти под всеми столами. Салфетки здесь были полотняные. И ни Мадам, ни Сестрицы.
И внезапно мы обнаружили, что скучаем за старым затрапезным вагоном.
-Я не удивлюсь, если и еда здесь окажется съедобной.- сказал я.
-Здесь нам, наверное, не подадут портвейн к супу,- горько усмехнулся Юран.
-Разве вы не видите? Здесь есть и пиво, и красное, и белое вино!- Сказала Биргитта.
-Не будем сентиментальными, не будем горевать о прошедшем. Будем довольствоваться тем, что мы имеем здесь.- Сказал я.
-Начнем с бутылочки белого?
На следующий день мы были в Находке. Шел дождь. Большое приключение-путешествие по Транссибирской магистрали закончилось.
Поуль Стрёйер
Перевод: Ирина Сирота.
