Геннадий Фиш

"Эскильстуна" и "Голубой песец"

Эскильстуна. Город железа и стали. Старинная кузница страны. Колыбель ее индустрии. Шведская Тула.

На центральной улице города, как священные реликвии, нетронутые, открытые для посетителей, сохраняются и по сей день со всеми своими нехитрыми орудиями - клещами, закопченными горнами, наковальнями, Скрипучими кожаными мехами - шесть кузниц. Дощатые вишнево-красные домики с белыми плоскими, вровень со стеной, рамами окон. Такими, какими они были и лет триста назад.

В прошлом веке в Эскильстуне сделали первый в Швеции паровоз. А сейчас город славен своими тракторами.

В начале нашего века здесь родились знаменитые плитки Иогансона. Эти плитки такие гладкие, что, если их поверхность слегка потереть ладонью и приложить друг к другу, они прилипают с силой давления в тридцать три атмосферы. Плитки эти стали во всем мире эталоном тех измерительных инструментов, без которых невозможен конвейерный способ производства.

Форд испробовал все, чтобы изготовить в Америке такие же сверхточные, отполированные стальные измерительные плитки, но и ему пришлось сдаться на милость старому провинциалу-эскильстунцу Иогансону, чье мастерство полировки пластин было тогда выше разумения американской техники.

И Форду пришлось купить у Иогансона секрет плиток за десять миллионов долларов.

Ныне японцы, стремясь открыть своим товарам новые рынки, пытаются возможно точнее скопировать удобные, оригинальные, современного стиля эскильстунские ложки, ножи и вилки из нержавеющей стали, форма которых и качество безупречны.

Лучшие в мире хирургические инструменты тоже идут отсюда.

В парке Эскильстуны на высокой каменной четырехугольной колонне простерта огромная бронзовая рука - рука Творца. На ней, тревожно озираясь, стоит голый, только что сотворенный господом человек. Правой ногой он опирается на большой палец создавшей его руки, левой - на указательный. И вся его фигура - олицетворение любопытства и недоумения. В какой неизвестный мир он ввергнут Творцом? Что ждет его здесь?

А на одной из площадей Эскильстуны бьет необычный фонтан... Среди рвущихся со всех сторон могучих струй воды, обдающих его россыпью брызг, в страшных потугах корчится кит - нелегко ему было исторгнуть из чрева своего библейского Иону. У самого же выброшенного наверх Ионы лицо обезумевшего, обалдевшего человека.

Да может ли оно быть другим после трех суток, проведен-ных во чреве поглотившего его морского чудовища? Никакой святости! Из-за этого, говорят, церковники и отказались при-нять заказанную ими скульптуру-изваяние...

И эскильстунцы приобрели фонтан для вящего прославле-ния своего города! И «Рука Творца» и фонтан «Ионы, исторгнутого из чрева кита» - творения великого скульптора XX века шведа Карла Миллеса.

Но не из-за плиток Иогансона, не из-за эскильстунских ножек и вилок и даже не из-за прекрасных, умных и вдохновенных творений Карла Миллеса припомнилась мне в тот весенний день в одном из стокгольмских музеев Эскильстуна.

Когда я впервые приехал в Стокгольм, этого музея здесь еще и в помине не было. Он мирно покоился на дне гавани, погребенный толщею морской тины. Теперь же, всплыв из глубин, он стал новой достопримечательностью столицы и влечет к себе толпы туристов - и старых морских волков, и бесконечные экскурсии школьников.

Имя его - королевский флагман, трехпалубный, шестидесятичетырехпушечный фрегат «Васа».

Мы на Неве охраньзм «Аврору» как реликвию тех десяти дней, которые потрясли мир. Норвежцы в Осло сберегают под крышей деревянный «Фрам» Фритьофа Нансена и плот Тура Хейердала «Кон-Тики», знаменитые своими необыкновенными плаваниями.

В отличие от них, фрегат «Васа» известен тем, что ни в какие плавания не ходил, ни в каких морских сражениях не участвовал. Просто-напросто, выйдя пол парусами первый раз в море, он через полчаса, едва пройдя восемьсот ярдов, от налетевшего шквала перевернулся и пошел ко дну со всем экипажем и многочисленными гостями, собравшимися отпраздновать спуск на воду нового флагмана.

Пролежавший 333 года на дне стокгольмской гавани, за-тянутый сотнями тонн ила, корабль в 1962 году был поднят со всеми пушками, ядрами, кухонной посудой и даже разменной мелкой монетой, принадлежавшей матросам.

Корабль очистили, поставили у берега острова, вблизи которого он затонул.

Вокруг его огромного дубового тела, высотой в шесть этажей, возвели стены из алюминия, крышу - и превратили в музей.

Высокие стены музея-ангара видны с многочисленных набережных столицы.

Сюда на краснобоких автобусах спешат по большим и малым стокгольмским мостам экскурсанты. Их перевозит к «Васе» теплоходик, неустанно круглый год снующий по заливу.

Конечно, любопытно в парах влажной атмосферы, искусственно создаваемой, чтобы лучше сохранять корабль, увидеть, как же выглядели линейные корабли-флагманы лет триста с лишним назад.

С уважением думаешь об инженерах и водолазах, благодаря точному расчету и мастерству которых удалось в целости поднять этот дубовый, набухший соленой водой трехмачтовый левиафан.

Но то были следы исчезнувшей, канувшей в историю воинской мощи и славы, которая, несмотря на всю храбрость «сынов любимых победы», несла шведскому народу лишь несчастья и разорение. Слава, обращенная в прошлое!

И, проходя по дощатым подмосткам, которыми в три этажа обнесен фрегат-флагман, я думал о новой славе шведского народа. Славе, обращенной к будущему.

Символом этой новой славы надо бы поставить у причалов и превратить в музей небольшое торговое судно каботажного плавания «Эскильстуна».

Внешне оно, вероятно, ничем не примечательно. Гривастый раззолоченный лев, искусно вырезанный из дерева, не поддерживает его форштевня. Внешне «Эскильстуна» - обыкновенный, видавший виды морской ломовик, коммерческий пароход. Ног оторвавшись от родного берега, он совершил великое и опасное плавание в будущее.

Это было первое судно, прорвавшее блокаду, которой интервенты пытались задушить молодую Советскую республику.

С грузом лекарств, бинтов, хирургических инструментов «Эскильстуна» пришла в Петроградский порт в мае 1919 года.

Она была первой ласточкой мирного сосуществования прилетевшей в колыбель революции - Петроград, когда еще вокруг раздавался грохот орудийной пальбы.

Пусть «Эскильстуна» уже пошла на слом, думалось тогда мне, но память о ней жива и в душах и в делах шведских рабочих.

В этом еще раз я убедился вскоре, уже в Москве.

На вечере в Политехническом музее, рассказывая о Швеции, среди слушателей я вдруг увидел группу шведов. И между прочим, почти не надеясь получить ответа - ведь с тех пор прошло сорок четыре года, - спросил, не помнит ли кто-нибудь из них об «Эскильстуне», не знает ли хоть одного моряка из ее смелого экипажа.

В перерыве ко мне подошел высокий, стройный немолодой человек в пиджаке, застегнутом, несмотря на страшную духоту в зале, на все пуговицы.

— Хотя я тогда был еще очень молодым, совсем подростком, но кое-что помню об «Эскильстуне», - сказал он.
—
На его красном от загара лице особенно ярко голубели глаза.

Это был участник гостившей в то время у нас делегации общества «Швеция - СССР» Ялмар Вернер, кассир стокгольмского отделения профсоюза разнорабочих.

— «Эскильстуна» - небольшой пароход. Вряд ли он смог бы взять на борт и триста пассажиров. Нелегко было набрать команду, найти капитана для того рейса в Россию, и еще труд-нее оказалось зафрахтовать судно, потому что ни одно страховое общество не соглашалось застраховать такое опасное плавание. Но нашелся капитан, он-то и подобрал экипаж. Это был Эфраим Эрикссон, идейный человек. Ему тогда не стукнуло еще и тридцати пяти лет. Умер он не так давно. Я его лично знал. Третьим штурманом на «Эскильстуну» Эрикссон взял в это плавание Свена Линдерута.

— Свен Линдерут? Тот самый?..

— Да, тот самый...

Речь шла об известном деятеле рабочего движения Швеции, профсоюзном организаторе, депутате риксдага многих созывов, одном из создателей компартии, неоднократно выбиравшемся ее председателем...

— Этот рейс имел тогда большое политическое значение, - вспоминал Ялмар Вернер. - Иначе бы старик Эрикссон не взял такого третьего штурмана. Ведь Линдерут по профессии не моряк. Вероятно, важно было установить личный контакт с советскими товарищами. В наших газетах промелькнуло сообщение о том, - продолжал рассказ Вернер, - что в Петрограде и во фронтовых госпиталях раненым красноармейцам делают операции без наркоза. Нет ни эфира, ни кокаина, ни хлороформа - никаких анестезирующих средств. Помню, какое страшное впечатление произвела на нас всех эта статья. Пожалуй, тогда во всей стране не нашлось бы такого рабочего, который не уделил бы хоть самой малой толики на медикаменты для русских.

Подросток Ялмар Вернер жил тогда вблизи Нючёпинга, зарабатывал крохи, но был счастлив, что и на его взнос можно обезболить две или три операции.

Конечно, это простой случай, что корабль, прорвавший блокаду и первым пришедший с самым мирным грузом в за-пустелый петроградский торговый порт, носил название «Эскильстуна» - города, который часто именуют здесь «город труда», - но случай знаменательный.

Вместе с Ялмаром Вернером в делегации был и директор Народного парка города Эскильстуны Эрик Андерсон. Грузный, мешковатый и бесконечно добродушный человек. Он также внял моей просьбе. И вскоре «Эскильстунский курьер» рядом с фотографией, на которой Андерсон был снят с балалайкой в руках перед столом с бутылками «Советского шампанского», опубликовал и его интервью о поездке в Советский Союз. В этом интервью он, между прочим, просил тех, кто что-нибудь знает о судьбе судна «Эскильстуна», в свое время курсировавшего с шумными пассажирами между «городом кузнецов» и столицей, сообщить об этом.

Мою просьбу Эрик Андерсон повторил и по радио.

На нее откликнулись. На страницах столичных и эскильстунских газет появились воспоминания о необыкновенном плавании зафрахтованной рабочими организациями «Эскильстуны».

В этом рейсе впервые в жизни капитан Эфраим Эрикссон пожалел, что в мае ночи не такие, как поздней осенью - темные, безрассветные, - а белые, когда вечерняя заря почти смыкается с утренней.

Из предосторожности все же после Аландских островов «Эскильстуна» шла, потушив огни.

Мимо проплывали последние льдины, принимая самые причудливые формы. Может быть, они шли навстречу с Невы? С Ладоги? На некоторых из них лежали, отдыхая, тюлени. Но матросы и не думали охотиться. Гулкие звуки выстрелов в прозрачном воздухе ранней весны разнеслись бы слишком далеко, их могли услышать и те, мимо которых следовало пройти незамеченными.

Тем, что нельзя охотиться, больше других огорчался самый младший юнга, которого из-за того, что он бегал по палубе, размахивая руками, как крыльями, все прозвали «Птица».

Финский залив в ту пору кишел крейсерами, эсминцами, подводными лодками и торпедными катерами Британии и дру-гих стран Антанты, зорко блокировавших все подходы к Стране Советов. Одновременно с «Эскильстуной» по суше на Пет-роград от Нарвы и Ямбурга двигались развернутым фронтом белые армии царского генерала Юденича. Но, в отличие от «Эскильстуны», до Питера не дошли.

Уже на подходе к нему, вблизи от Толбухина маяка, у самого борта «Эскильстуны» на воду вдруг сел военный гидро-самолет. Эрикссон не мог понять, какой он национальности, - ни красной звезды, ни финской голубой свастики, никаких опознавательных знаков ни на крыльях, ни на фюзеляже не было.

Сначала люди подумали, что так их встречают советские люди. Но короткие очереди пулемета рассеяли сомнения.

Летчики приказали Эрикссону застопорить машину. Гово-рили они по-шведски, но с таким «нюландским» произноше-нием, что стало ясно - это финские шведы, маннергеймовцы. Они сообщили, что у самолета будто бы кончился бензин, и потребовали, чтобы «Эскильстуна» отбуксировала гидроплан к финскому берегу.

Даже если летчики и не врали, Эрикссону ясно было, что белогвардейцы не выпустят «Эскильстуну» и груз, собранный на трудовые деньги и такой необходимый для госпиталей Красной Армии, он не доставит по назначению.
*
- Полный вперед! - приказал он, и под пущенные вдогонку пулеметные очереди «Эскильстуна» рванулась к Кронштадту.

Благополучно миновав все заграждения, в ночь на 11 мая пароход подошел к Кронштадту и в виду берега бросил якорь, чтобы, дождавшись рассвета, «запросить лоцмана».

Утром, встревоженные появлением неизвестного судна и разглядев на корме и мачтах шведские флаги, кронштадтцы выслали лоцманский катер. Но он вел себя как-то странно, приближался к «Эскильстуне» непонятными зигзагами.

Эрикссон, человек нетерпеливый, выходил из себя.

— Вот деревенщина! Удивляюсь, как таких неумелых людей держат лоцманами. Взрослые, вероятно, все на фронте!

И когда наконец лоцманский катер подошел к «Эскильстуне» и лоцман поднялся на борт шведского судна, Эрикссон, человек не только нетерпеливый, но и прямой, стал отчитывать его на «обычном морском диалекте». Он спросил лоцмана о причине такой необычной кадрили, однако заметно приуныл и замолк, услышав ответ:

— Мы вынуждены были так идти. Вы бросили якорь посреди минного поля - нашего заграждения от англичан.

Буксир «Северный» привел «Эскильстуну» в обезлюдевший петроградский порт с пустыми складами, неподвижными скелетами подъемных кранов.

Драгоценные грузы подняли из трюмов питерские рабочие, братавшиеся со шведскими моряками. Орудийный гул наступавших белогвардейцев был слышен на набережных Петрограда. Матросы «Эскильстуны» ходили по голодному, ощетинив-шемуся в обороне Петрограду, и были счастливы. Они вдыхали живительный воздух весны революции. Они проходили по широким гранитным набережным Невы.

Как всегда, в лучах майского солнца сверкала Адмирал-тейская игла, но Дворцовая площадь зеленела: из-под булыжников пробивалась молоденькая трава.

Деревянные торцы мостовой Невского проспекта кое-где были разобраны на тут же возведенные баррикады и на топливо. Город готовился защищать каждый свой дом, каждый перекресток. В воротах Александровского сада стояло наце-ленное вдоль узкого ущелья Гороховой улицы, защищенное броневыми листами орудие.

Когда «Эскильстуна» отправилась в обратный рейс, в каюте Линдерута были припрятаны тюки литературы, а в папках - материалы и документы, которые он обещал передать Вацлаву Воровскому, возглавлявшему тогда полупризнанную советскую миссию в Швеции. Воровский издавал в Стокгольме для Запада информационный бюллетень. Это было не окно, а узенькая-преузенькая форточка, почти единственная, через которую проникала на Запад правда о том, что происходит в сжимаемой огненным кольцом фронтов и блокады Советской России.

Подробности о весеннем плавании «Эскильстуны» я узнал от Фритьофа Лагера, ныне члена ЦК компартии Швеции, который слышал обо всем этом из первых уст - от молодого капитана Эфраима Эрикссона и ее третьего штурмана, ставшего затем первым штурманом партии.

На призыв Андерсона отозвались и живущие ныне в Сток-гольме супруги Герд, и Эрик Альмгрен, сын совладельца «Эскильстуны», принадлежавшей пароходству «Альмгрен и Ларссон». У них до сих пор хранится судовой журнал «Эскильстуны».

В газетах появились снимки судна в момент спуска его со стапелей в 1915 году и другой снимок - «Эскильстуна», расцвеченная праздничными флагами во время какой-то веселой экскурсии, к которой она больше приспособлена, чем к дальним международным плаваниям.

Из вахтенного журнала стало известно, что «Эскильстуна» повторила свой отчаянно смелый рейд в еще более трудных ледовых условиях, в самое тяжелое для блокированного Петрограда время, в морозном декабре того же года.

Снова с грузом медикаментов и хирургических инструментов, плугов и жнеек, изготовленных на предприятиях Эскильстуны, потушив огни (зимняя ночь стала союзником), судно проскочило, не замеченное ни белофинскими, ни английскими военными, осуществлявшими жестокую морскую блокаду.

В судовом журнале не указано точное место, где «Эскильстуна» была на этот раз пришвартована, сказано только, что ее поставили поблизости от крейсера «Аврора».

Вскоре, обходя ледяные припаи и плавающие льды, корабль, груженный льняным семенем, в котором Швеция испытывала нужду, отправился в обратный рейс. Но он, увы, не был таким удачным.

Уже почти у самого выхода из горла Финского залива «Эскильстуну» атаковали и захватили финские военные корабли. Шюцкоровцы искали золото, которое, по их предположениям, было отправлено из России в Швецию, революционную литературу, оружие. Не найдя ни того, ни другого, ни третьего, они «на всякий случай» уничтожили льняное семя, а судно вытянули... на мель.

За этот день записи в журнале нет.

Владелец парохода развил бурную деятельность, требуя возвращения судна. И после решительного вмешательства шведского правительства «Эскильстуну» наконец возвратили хозяевам в весьма плачевном состоянии.

Судно отремонтировали на Стокгольмской верфи, пригла-сили другого капитана, набрали новый экипаж и переименовали в «Эрегрунд», чтобы не смущать сомнительными воспоминаниями пассажиров.

Стоимость уничтоженного «опасного груза» так и не была никем возмещена.

Но даже и переименованный «Эрегрунд» нельзя было бы теперь сделать музеем, потому что через три года после пла-вания в Петроград во время шторма, в тумане, в очередном рейсе между Евле и Стокгольмом он налетел на скалу и погиб. Много людей потонуло, а снятый затем со скалы пароход был пущен в переплав.

Интервью Андерсона воскресило сейчас на страницах шведских газет историю гибели «Эскильстуны» - «Эрегрунда», связанных с этой гибелью судебных процессов и недостойного поведения капитана парохода «Король Оскар», который во время катастрофы проходил мимо тонущего корабля, но не поспешил к нему на помощь.

Как это не похоже на поведение безымянных шведских моряков, отвага которых спасла жизнь полутора тысячам советских людей!

...Старый морской немецкий транспорт «Гинденбург», годный лишь на металлолом, зимней ветреной ночью подходил к берегам Финляндии. Уже близко был порт назначения - Турку.

В плотно задраенных трюмах транспорта томились советские военнопленные, полторы тысячи человек, которых перебрасывали из концлагерей Германии - из Данцига - на север. Среди них находился и мой друг, инженер-строитель Игорь Трапицын, рассказавший мне впоследствии о том, что произошло в ту ночь в конце ноября 1943 года в виду берегов Финляндии.

Транспорт был торпедирован и начал тонуть.

Немецкая команда и эсэсовский конвой быстро покинули судно, предварительно заложив две авиационные бомбы, взрыв которых должен был окончательно доконать тонущий пароход, уничтожив заодно и пленных.

Возможно, что катастрофа была заранее прорепетированной инсценировкой.

До взрыва оставались считанные минуты.

Из задраенного люка доносилось приглушенное пение. В кромешной тьме обреченные на гибель пели «Интернационал». По бикфордову шнуру медленно полз огонек. Но тут случилось непредвиденное.

Со шведского суденышка, стоявшего поблизости, едва лишь немецкая команда успела покинуть тонущий корабль, отвалила лодка и через несколько минут причалила к «Гинденбургу» с другой стороны борта.

Один из гребцов ловко взобрался на пароход, нашел бикфордов шнур, перерезал его, затоптал тлевший огонек и помог пленным, которые изнутри раздвигали доски, прикрывавшие спуск в люк, выйти на палубу. Сказав первым вырвавшимся на воздух людям, что взрыв предупрежден, пожав нескольким из них руки, швед столь же решительно и спокойно спустился в подбрасываемую волнами лодку и, не обращая внимания на вспышки выстрелов со шлюпки эсэсовцев, стал грести обратно к шведскому суденышку.

Ни Игорь Трапицын, ни другие изголодавшиеся военно-пленные, прошедшие затем муку всех кругов дантова ада - немецких концлагерей в Финляндии и Норвегии, - не спросили имени своего спасителя. Оно так и осталось безвестным.

Если эти строки будут им прочитаны, может быть, он вспо-мнит темную ноябрьскую ночь сорок третьего года у берегов Финляндии, взрыв, потрясший немецкий транспорт (на судне были еще мины замедленного действия), поймет, что люди, вырванные им из пасти смерти, хотят знать имя отважного спасителя, откликнется и назовет себя. Или, может быть, отзовутся те, кто плавал вместе с ним на суденышке под пересеченным желтым крестом голубым флагом.

В мае 1920 года, когда Красная Армия еще вела ожесточенную войну с белогвардейцами и английскими, французскими, японскими, американскими интервентами, шведские фирмы, заключив с благословения правительства договор с нашим Центральным союзом кооперации, прорвали приведшую к страшным бедствиям блокаду.

Блокаду экономическую. Блокаду кредитную. Блокаду золотую. Ведь западные государства отказались принимать даже русское золото в оплату товаров. Договор со шведскими фирмами был первой ласточкой мирного сосуществования, которая, вопреки пословице, все же сделала весну.

Первые пятьсот паровозов мы получили из Эскильстуны, из Швеции. Первые десять тысяч косилок, жаток и тысячи сепараторов тоже пришли оттуда.

Простой расчет шведских промышленников оказался куда умнее «простого расчета» других иностранных промышленников, субсидировавших интервенцию и белогвардейцев.

Я был на Волховстрое, этом первенце нашей электрификации, когда там начали монтировать шведские турбины.

Оборудование нашего первого завода шарикоподшипников пришло из Гётеборга. Всего не перечтешь! Но все это - так же как недавние поставки стальных труб, необходимых для наших газопроводов, поставки, сделанные вопреки американским протестам, - было взаимовыгодными операциями, которые загружали работой шведские предприятия, приносили им прибыль. И здесь мы в расчете.

Но геройское плавание «Эскильстуны»!

Но подвиг сестры милосердия Карин Линдскуг, память о которой хранят сердца стариков самарцев! По призыву Фритьофа Нансена она вместе с другими шведскими медиками добровольцем приехала в Самару во время голода в Поволжье, самоотверженно спасала сотни людей, но сама умерла от тифа. День ее похорон, в которых принимал участие весь город, стал тут днем всеобщего траура.

Одну из улиц благодарные самарцы назвали ее именем.

Или вот этот оставшийся неизвестным шведский моряк, который, рискуя жизнью, перерезал бикфордов шнур на тонущем в ночи транспорте!

— Помогите мне разыскать этого парня, - попросил я Эрика Карлсона, активного деятеля рабочего движения. - Хочу передать ему благодарность Игоря Трапицына и Нади, его жены. «Мы в неоплатном долгу перед ним», - говорила она мне.

— Полно считаться! Вы сделали для нас больше, чем представляете, - сказал Эрик. - Десятилетиями добивались мы всеобщего равного избирательного права, - торжественно произнес он, - а также и политического равноправия женщин! И получили - когда? В тысяча девятьсот восемнадцатом году. Восьмичасовой рабочий день тогда же. После вашей революции. После Октября! Рабочие стали активнее, буржуазия уступчивей: видела, что творится по соседству. Это у нас все знают. А уж после и всего остального добиваться было легче. Потом, - продолжал Карлсон, - вы спасли нас от нацистов.

— Ты имеешь в виду нашу ноту Гитлеру в сороковом году, требовавшую уважать шведский нейтралитет?

— Нет, я говорю не о нотах, а о подвиге народа. Советский народ сделал для шведов самое большое, что может сделать один народ для другого: своей кровью отстоял нашу независимость, ценой тысяч и тысяч жизней спас нас от войны. Ты знаешь про план операции «Голубой песец», операции по захвату Швеции? Гитлер хотел провести ее сразу после падения Сталинграда. Тебе известно, почему она не состоялась?

И каждый раз, заново постигая все эти связи, думаешь о великой интернациональной роли нашей революции, воплощенной не только в деяниях на родной земле, но многократно отраженной за близкими и далекими рубежами ее. Красноармейцы, павшие в боях за бесчисленные безымянные высоты, горячей кровью своей поливавшие перемешанные с землей снега Подмосковья, сражались за свободу и независимость не только своей страны.

Сталинград стал могилой не только этого плана.

И многие шведы это отлично понимают...

Даже и тогда, когда об этом секретном плане было известно лишь приближенным фюрера, когда на улицах осажденного Ленинграда еще рвались нацистские снаряды, известный шведский литератор, депутат риксдага Густав Юхансон на-писал стихотворение «Наташа мерзнет», посвященное подвигу ленинградцев:

...А улицы наши обласканы светом.
Мы тихо живем, мы не знаем смертей.
И нам не приходится ночью раздетым
В убежищах прятать дрожащих детей.
По рельсам немецкие мчатся составы.
Но наш потому не нарушен покой,
Что Гитлер задержан у Нарвской заставы,
У стен Ленинграда советской рукой!

Памятуя об этом и зная, какие муки испытывают жители блокированного Ленинграда, шведы собрали деньги на лекарства для ленинградцев, женщины шили и вязали теплые вещи ленинградским детям.

Но шведы бывают разные.

Власть имущие, те, кто пропускал через шведскую территорию немецкие воинские эшелоны, не боясь нарушить нейтралитет, сразу же вспомнили о нем и запретили отправлять в Ленинград корабли с этим мирным грузом. Правда, министр Гюнтер пообещал, как с горькой иронией писал тогда Густав Юхансон, что

...Детям героев отправить одежду
Нам будет позволено после войны...

Есть и сейчас в Швеции люди, которые хотят, чтобы их страна пошла в кильватере политики агрессивных кругов Запада, люди, мечтающие о шведском атомном оружии.

Но настоящая Швеция - это Эскильстуна, город рабочих. Это шведский трудовой мирный народ.

© Геннадий Фиш (Gennadij Fish)