После окончания лекции Аша одним из первых сошел с широкой лестницы институтского корпуса. Быстрым шагом, чтобы никто не догнал, чтобы не нести бремени чьего-нибудь общения, направился он в столовую. По пути его одолевало мучительное угрызение совести, что он делает нехорошо, отдаляясь от других, что это просто недопустимо, в конце концов, просто опасно: «Ведь меня начнут презирать, открыто смеяться. К чему это приведет, ясно: к моему полному одиночеству. К тому, что меня тогда будут считать очень плохим и начнут меня, быть может, даже бить». Аша содрогнулся. Это было слишком страшно. Изо всех сил нужно стараться быть компанейским, иначе — конец. Тут же, по пути в столовую, он твердо решил: никогда, никогда не избегать компаний. И как можно веселее смеяться. Но что-то в душе его подсказало, что сделать это будет невозможно. Нужно искать иные пути. Мысли его явно устремлялись в сторону от обыденных вещей: алкоголя, девочек, пошлых анекдотов, перемывания косточек ближним — в другую сторону: философии, религии. Не то чтобы он не хотел быть, как все. В его представлении быть, как все — значило и думать о вышеперечисленных вещах. Ему как-то не приходило в голову, что так называемые «другие» тоже могут иметь весьма серьезные представления о мире, думать о долге, о Боге. Одним словом, если бы была его воля, он стал бы пошлым бабником, именно такой идеал «человека как все» носил он в своей душе. Но дело обстояло по-другому. Он просто не мог быть «как все» по причинам, которых он не понимал.
Когда он пришел в столовую, есть ему не хотелось. Но он не успел позавтракать, потому что проспал. Сейчас чувствовал себя слабым, нужно было поесть чего-нибудь. Когда подходил с подносом к своему столику, его окликнули по имени. Милая, сразу ему понравилась, девушка смотрела на него, улыбаясь. Аша тоже улыбнулся как можно приветливее. Она подошла с подносом в руках, как и он, собираясь есть. «Ну, вы как? Вспоминаете нас? Что-то не заходите. Вы что, меня не помните? Вы один сидите? Так я с тобой сяду, если не возражаешь?» — она засмеялась. Аша смотрел с недоумением: не мог вспомнить, где они встречались. «Конечно, конечно садитесь», — сказал он. Девушка опять засмеялась прозрачным каким-то смехом. «Я вспоминаю», — сказал Аша, но опять не мог вспомнить. Девушка продолжала смеяться. Аша вспоминал изо всех сил, но вспомнить так и не мог. В голове все путалось, он молчал, не зная, что сказать и боясь показаться смешным. От этого девушка смеялась просто издевательски. Напряжение росло. Наконец девушка сказала: «Ну, если не помните, ничего нет страшного. Я напомню». — «Нет, нет почему это! — протестовал Аша. — Я должен вспомнить сам!» Однако, как ни старался, вспомнить не мог. А признаться в этом стеснялся. Поэтому молчал. Замолчала и девушка. Они стали молча есть, поглядывая друг на друга. Девушка очень скоро доела. «Ну пока, — она помахала маленькой ручкой. — Вспоминайте! Если вспомните — приходите в гости». Аша не нашелся даже, что ответить. Пришел в отчаяние. Доел невкусные пованивающие котлетки, допил кислый кисель. Поднялся из-за стола и тут же вспомнил.
Эту девушку звали Оля. Она приходила к ним, чтобы помогли передвинуть мебель. На самом деле, они просто приглашали их на бардачок. В результате Аша напился, танцевал на диване и читал стихи. И ему досталась толстая Света. Это воспоминание доставило ему боль. А ведь Оля нравилась ему несравненно больше. Миленькая, с хорошей фигурой. Он стал ругать себя. Как он мог такое забыть!
Теперь он шел к центру города. Смотрел по сторонам, заходил во все встречные магазины. Неизвестно почему, была у Аши привычка гулять по магазинам. Будь то продовольственный или хозяйственный. Особенно любил Аша книжный магазин. Гулять и глазеть. Впитывать вид вещей, разложенных на полках — цвета, форму, размеры. Но это было неосознаваемое. Осознаваемым же было изучение цен. Осмысление, перебирание цифр на ценниках, которые звучали металлически в нем, словно он считал деньги. Это вызывало удовольствие — одно из немногих, доступных ему. Некоторые, наиболее дешевые пустяки, вроде расчесок, значков, он покупал.
Но все же наибольший урон его скромному бюджету наносила покупка книг, газет, журналов. Когда Аша заходил в книжный магазин, он оставался там часами. Какого-либо определенного интереса у Аши не было. Скорее был, но весьма специфический. Например он любил читать о Ленине. Непогрешимость этого человека не вызывала у него ни малейшего сомнения. Он мог подолгу стоять у полок, просматривая и выискивая в книгах, что-либо, свидетельствовавшее о величии этого человека. Ему нравилось подтверждать вновь и вновь себе самому, что этот человек — гений земли русской. Так же любил Аша все, свидетельствовавшее о величии и могуществе Советского Союза: несмотря на некоторую свою отстраненность от жизни и от людей, Аша был патриотом. Этот патриотизм был преимущественно бумажный. Аша собирал справочники, где Советский Союз вырисовывался великим и могучим, где он занимал первое, редко второе место по большинству показателей: от производства молока до тяжелых электровозов. Покупал он также книги из серии «По Советскому Союзу», где писатели из разных стран очень доброжелательно передавали свои впечатления от великой страны. Ему доставляло удовольствие перечитывать эти книги.
Правда, с некоторых пор еще одна книга все больше захватывала его — Библия. В основном, он читал Новый Завет. Тогда ему казалось, что в нем существуют два мировоззрения. Одно — обыденное, повседневное, другое же — нереальное, запретное, к которому он, Аша, обращался только потому, что от природы, по непонятной причине, был склонен к шизофрении. Так он определил свое состояние, как студент-медик. В этом была какая-то неполноценность того Бога, к которому Аша приобщался.
Аше не к кому было обратиться за советом. Николай Парфеныч куда-то исчез. Поэтому Христа он стал воспринимать, как Бога немощных. В этой мысли таилась какая-то ложь по отношению к Христу. «Я не от того к Нему пришел, что чист сердцем и искренен, а потому, что обременен», — думал Аша. Иногда Аше казалось, что он похож на Иуду, предавшего Христа, потому что готов отречься от Него в любую минуту, например, если найдут Библию и спросят: ты что, верующий? Однако уже довольно давно Аша все равно в трудную минуту просил: «Господи, помилуй» — и ждал каких-то особых ощущений, но чаще всего приходил просто страх. Это пугало Ашу, но мысли каким-то образом изменялись. Тогда он начинал думать, что нужно всех людей воспринимать такими, какие они есть, прощать их. Однако этого хватало ненадолго, и он вскоре опять начинал злиться на себя, на людей. И стоило только появиться какому-либо желанию — выпить или посмеяться над другим, — как все благие намерения забывались.
Аша вспоминал, что ему говорил Николай Парфеныч во время последней встречи. «Понимаешь, мы все, забывшие Христа, подобны теперь древним римлянам, только без их размаха и их широты. Мы не убиваем, правда, своих матерей, как Нерон, но нравственный закон нами утерян, точнее он пока еще есть, но мы уже забыли его происхождение. Мы удерживаемся только страхом. Нет! Может быть, не только, но — в основном. Вашему поколению уже неведом страх, который знаем мы. Вы, да и мы отчасти, совершенно иные, чем русские до девятьсот семнадцатого. Коммунистическая идеология, все-таки, в какой-то степени близка христианству. Она сохранила основные его заповеди: «не убий», «не укради», но «возлюби ближнего своего» уже нет. Нет и непостижимого образа Господа. А это значит, что можно быть порядочным и злым...»
Здесь Ашины мысли устремились по другому пути. Он как раз проходил мимо громадного, без украшений, четырехугольного здания областного комитета партии, не ведая, что меченый родимым пятном на красивом лбу человек, которому суждено разрушить «Римскую империю», уже пришел. Что он — именно в этом громадном здании.
С одной стороны здание было окружено прекрасным садом. Проходя через этот сад, глядя на цветущие деревья, и решил Аша быть хорошим. Это значило: не лгать, быть искренним, быть добрым со всеми, не совершать дурных поступков, то есть совсем не пить и не курить. Не делать ничего того, что им, Ашей, отнесено к разряду плохого.
Впрочем, подобные мысли довольно часто посещали его голову. То Аша приходил к мысли, что если бы все красивые дома в Советском Союзе собрать в одном городе, какой бы это великолепный город получился. То мечтал о строительстве, опять же в Советском Союзе, грандиозного здания в тысячу этажей. То грезил о том, как бы было прекрасно, если бы он, Аша, стал бы вдруг веселым, красивым, компанейским, хорошо одетым и, главное, обладающим острым, феноменальным умом. Он бы заставил Олю полюбить его и был бы счастлив. И мир ему представлялся бы праздничным и розовым.
Но в этот раз Аша почувствовал, что его желание стать хорошим более серьезное и глубокое, чем обычно. Аша остановился и огляделся: он стоял посредине обширной площади, у подножия обычного в областных городах монументального памятника Ленину. За спиной Аши был белый фасад массивного здания обкома партии. Справа — серый прямоугольник какого-то института. Хотя вся панорама в целом была вполне достойна столицы южного края, да еще в майской зелени деревьев, довольно в большом количестве росших вокруг площади, да еще с теплым солнцем, Аша почувствовал какую-то неопределенную грусть, как будто было что-то недосказанное, временное во всем окружавшем его.
Аша прислушался к самому себе. В нем самом тоже было недосказанное и неполное — и даже больше, чем в окружающем мире. Ему захотелось закурить. С удивившей его самого силой воли он решил воздержаться. С этим он вошел в стеклянный двухэтажный «Дом книги». И тут же увидел, что множество людей толпится в художественном отделе. Аша, не раздумывая, встал в конец очереди, так всегда делали люди в Советском Союзе. Даже если не знаешь, что продают — становись в очередь, чтобы не упустить «дефицит». После этого, пользуясь длинным ростом, заглянул через перегородку: давали «Братьев Карамазовых» Достоевского и «Трех мушкетеров» Дюма. У Аши забилось сердце: на Достоевского он почти не обратил внимания, но «Три мушкетера» были его заветной мечтой. Такая книга была редкой удачей. Ее можно было купить только на черном рынке, раз в двадцать дороже. Сердце билось тревожно: а вдруг не хватит. Впереди было не так уж много людей. Аша разглядел, что какой-то парень смущенно улыбается ему. Кажется, он даже помахал рукой. Аша улыбнулся ему в ответ и узнал студента из соседней группы. Они посещали одни лекции, иногда сидели рядом, но никогда не разговаривали. «Слушай, не можешь одолжить копеек восемьдесят на «Трех мушкетеров», — услышал он просительный голос. «Я должен помочь человеку, непременно!» — вертелось у Аши в голове. «Вот у меня тут около двух рублей, чуть больше. Можешь рубль взять», — он протянул парню купюру. («Я должен быть хорошим!»). «Вот спасибо, выручил, на лекции отдам», — парень проскользнул в отдел и скоро вышел с заветной книгой в руках. Даже не кивнув Аше, он исчез. Скоро пришла Ашина очередь. «Платите рубль двадцать», — сказала ему кассирша. «Как рубль двадцать?» Аша был уверен, что «Три мушкетера» в магазине не могут стоить более рубля — и вот какая катастрофа. У него никогда не будет заветной книги. В кошельке было всего рубль десять. «Растяпа! Даже не узнал, сколько стоит, а проявил дурацкое великодушие. Сколько стоит Достоевский?» — «Рубль десять». И Аша купил «Братьев Карамазовых».
Разочарование его было велико. Разозленный, он пробирался к выходу с книгой под мышкой, когда какая-то женщина средних лет столкнулась с ним в дверях. «Смотреть нужно», — сказала она проходя мимо. «Дура», — со злобой, неожиданно для самого себя ответил Аша. Все его неудовольствие от сегодняшнего дня излилось на женщину. «О Боже!» — отшатнулась женщина.
Аша вышел на улицу с чувством величайшего раскаяния. Злоба исчезла без следа. От расстройства он не сдержался и закурил. Потом стал бесцельно бродить по городу: рассматривал витрины, заходил в магазины. Только поздним вечером вернулся в общежитие. С собой в портфеле он нес «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского, номера свежих газет и в самом укромном месте, завернутая в двойной целлофан и перетянутая резинкой, лежала Библия.
Аша жил теперь на окраине города в районе многоэтажных блочных домов. Они стояли по одну сторону большой асфальтированной магистрали. С другой стороны дороги тянулись колхозные поля со всходившей кукурузой и пшеницей, пересеченные широкими ярко-зелеными лесополосами. Вдали садилось солнце: пылающее, золотое, тяжелое. Оттуда тянуло свежестью и пахло теплой землей. Аша любил этот запах. В комнате общежития, куда Аша вошел, стояли три кровати, перетянутые поверху, по-солдатски, одеялами, в углу — большой холодильник. Довольный, что не было никого из соседей, Аша переоделся и стал пить чай и читать газеты. Это было его любимым занятием — читать и что-нибудь при этом есть. Однако не успел Аша как следует насладиться одиночеством, как пришли соседи по комнате: маленького роста, веселый татарин и Сергей, несколько неладно скроенный снаружи, но крепко и ладно — изнутри, характером. Аша ставил Сергея по всем показателям выше себя: у Сергея чувствовалась внутри прочность, в отличие от Ашиной чувствительности. Поэтому, вероятно, Аша чувствовал себя с Сергеем скованно. Как, впрочем, с очень многими — и поэтому, не зная что сказать, обычно молчал.
Но в самое последнее время, после знакомства с Библией, а особенно с заповедью «Возлюби ближнего, как самого себя», что-то в душе Аши стало изменяться. Он меньше стал прислушиваться к своим переживаниям. Они, как он стал догадываться, исходили не от других, а от его собственных глубоких, каких-то тайных, неосознаваемых чувств: равнодушия, даже враждебности. Помогала теперь Аше и заповедь, звавшая возлюбить ненавидящих. Эта была именно та божественная в своей парадоксальности истина, к которой, как считал Аша, он никогда бы сам не пришел. Она оказалась той спасительной ветвью, которая помогала ему теперь держаться на плаву. Однако часто под влиянием своих противоречивых чувств Аша эти истины забывал.
Когда пришли ребята, Аша лег на свою койку и стал читать газеты. «Шуля! Ты нам чай не сварил?» — спросил, улыбаясь, татарин Азаринов. «Шуля» — так ласково уменьшительно называл он Ашу. Почему? Аша никогда не ставил себе за труд узнать. Сам он никогда никого уменьшительными, ласкательными именами не называл. Даже женщин. «Вот не подумал. Сейчас сварю», — Аша оставил свои газеты и стал варить чифирь. Когда Аша согласился сварить этот крепчайший напиток Азаринов удивился: «Ну, ты сегодня странный». До недавнего времени было не так. Если Азаринов или Сергей просили что-нибудь Ашу сделать, он делал это с трудом, с мукой для себя, считая, что люди, более сильные в моральном отношении, чем он, стараются его унизить, превратить в «шестерку».
Всегда в таких случаях вспоминал Аша свои кошмары, связанные с тюрьмой. Ведь там всегда сильные унижают и обижают слабых. Положение слабых людей там подобно смерти. Они служат там для сексуальной утехи, для вымещения злобы. Поэтому-то и просьба соседа принести или подать что-нибудь казалась Аше унизительной. Он и выполнял-то что-нибудь тоже из страха, что если откажется, то соседи будут ему вредить, издеваться над ним и выживут его из комнаты. И Аша делал то, что от него просили, но неудовольствие и даже озлобленность читались на его лице. И соседи, обычные ребята, видя его реакцию, иногда даже с целью его позлить, для удовлетворения своих же страстей, просили его что-нибудь сделать. Но, к счастью, очень редко. Видимо, были и у них какие-то свои понятия. Но вот сегодня в первый раз Аша не испытал подобных чувств в ответ даже на шуточную просьбу Азаринова. Вдруг представилось ему, что в этом, в этой шуточной просьбе, нет ничего унизительного, страшного. Он даже подумал, что его неудовольствие, бывшее ранее, наверное, обижало Азаринова. Ведь он всегда что-то хлопочет. Услужливо, с улыбкой, даже навязчиво. Покупает на собственные деньги чай, пряники, халву. И Аша иногда ест. Сергей, развалившись на кровати, сказал: «Салимыч, — так он звал Азаринова, — кого угодно перевоспитает, наверное и обезьяну заставил бы чай себе готовить». — «А что, конечно!» — широко улыбнулся Азаринов. Аша же вдруг обиделся. Он бросил начатое дело на полпути. Сказал с обидой: «Чайник, Салимыч, на кухне. Наверное, закипел уже». Сергей засмеялся. Азаринов подошел вплотную к кровати и стал смотреть пристально в Ашины глаза, доброжелательно и хитро улыбаясь. То, что было внутри Аши, отпустило его. Появился страх, что Азаринов может обидеться. Поэтому Аша улыбнулся через силу в глаза Азаринова. Получилось что-то несуразное.
Вечером пришла к Сергею маленькая развратная женщина. Они полночи занимались плотской любовью, не обращая ни на кого внимания. Аша пытался молиться, но приглушенный смех и скрип на соседней кровати давали совсем другое направление мыслям.
На следующий день, на лекции, он увидел под своим стулом трехрублевую бумажку. Деньги были бы ему кстати, но Аша решил, что он не может взять деньги, если он решил быть хорошим. Ведь кто-то эти деньги потерял и теперь страдает. Когда после перерыва он вернулся на свое место, денег уже не было. Его охватило острое сожаление. «Ну, дурак! — думал он. — Я мог бы два дня жить на эти деньги». Настроение было испорчено.
После лекции он стоял среди ребят своей группы и слушал их разговоры. Староста — серьезный и деловой человек по имени Володя рассказывал о своем дежурстве у церкви, во время субботней службы. Как он спросил у старушки: «Бабушка, есть ли Бог?» А бабушка назвала его хулиганом. Тогда Володя спросил: «А разве хорошо верующему человеку ругаться?» А бабушка ответила: «А я, сыночек, не верующая, я пришла за моего внука, который теперь в тюрьме сидит, свечку поставить!» Ребята смеялись. Смеялся со всеми и Аша. «А ты чего смеешься? — вдруг оборвал его Володя на глазах у всех. — Ты же сам в церковь ходишь!» Аша ужасно смутился, грубо ответил: «Дурак ты, что ли?» Володя засмеялся еще громче: «Ну ходил ведь? Признайся! А из-за дурака, — фу, какой ты невоспитанный! — Вот все верующие такие хамы. У тебя, наверное, и Библия есть? Почитай нам!» Вокруг засмеялись еще громче. Смеялся и Аша, скрывая глубокую растерянность. Парень из Ашиной же группы дружески приобнял его за плечи. Аша знал, что за этим дружеским жестом часто скрывается у этого человека обидная колкость. «Не расстраивайся! В следующий раз пойдешь в церковь, помолись, чтобы Бог этого хулигана наказал», — парень подмигнул Володе. Все засмеялись еще громче. Аша почти закричал, оттолкнул дружелюбного обидчика: «Я не был в церкви, не был! Разве вы не знаете, что Бога... нет... сказал безумец в безумии своем!» Это вырвалось у него так внезапно, что он сам умолк в каком-то остолбенении. Все молчали. Аша повернулся и ушел в лекционный зал. Он не заметил, как внимательно смотрел ему вслед Володя.
После лекции были занятия на военной кафедре, особенно мучительные для Аши, потому что в одной комнате собирались все ребята их довольно большой группы. Шутки были особенно грубы и наиболее показательна симпатия ребят к кому-то одному, выделявшемуся умением рассказывать. Видимо, жизненная сила, внутренняя энергия ставили каждого на свою иерархическую ступеньку в этом ограниченном мирке. И каждый получал свою долю удовлетворения от внимания других. Так казалось Аше.
Сам же он в последний год пребывания в этой группе привык к своей отстраненности от них — не совсем, конечно, но все же... Его молчаливость, какая-то углубленность в себя, отдаляли его от других. Однако, как ни парадоксально, в глубине своей души он симпатизировал сильным, энергичным, способным говорить четко, вовремя. Таким, например, как их староста Володя. Рослый, крепкий, с резкими, даже грубыми чертами лица, он выделялся своей организованностью. Всегда вежливый, внимательный к нуждам других. Впоследствии Аше напомнил его знаменитый американский актер Арнольд Шварценеггер. Лицом, жестами. Аша всегда начинал превозносить человека, который ему нравился. Начинал считать этого человека превыше себя, гордиться знакомством с ним. Но это одновременно и отдаляло Ашу от этого человека, ставило между ними барьер. Ибо Аша начинал считать, что его мысли пустяковы и глупы и не могут заинтересовать человека, чьи мысли, по представлению Аши, были свежи, оригинальны и глубоки. Получалось, что достойных, симпатичных ему он превозносил и отдалял от себя, и поэтому общаться с ними не мог.
Зато чувствовал себя спокойно и уверенно с людьми, на взгляд Аши, недостойными, слабыми, отверженными, как и он. Именно с ними сидел Аша рядом на лекциях, ходил в кино и на прогулки. Но в глубине души он их презирал.
Аша страдал, сам сознавая такой раскол в своей душе и объяснял свои мучения депрессией и напряженностью. По этому поводу он даже пытался однажды проконсультироваться у психиатра. Но этот доктор начал расспрашивать Ашу совершенно о другом, и в результате Аша покинул его кабинет с твердой уверенностью, что доктор — некомпетентен, или он обратился не по адресу.
Столкновение склонного к психологии атеиста Аши с Христом привели, пожалуй, только к поверхностному узнаванию. Удивительно вообще, что Божье слово проникло к нему. Но вспомним: «Блажен ты Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах...» Но даже то, что проникло в Ашину душу изменяло его. Появились мысли, что как слабые, так и сильные — все суть одно в глазах Божьих и одинаково достойны уважения.
Любовь еще не способен был Аша постигнуть. И едва только отягощало его что-нибудь, как эти истины исчезали из его головы и на место желания быть «хорошим» приходили злоба и отчаянье. Он мог тогда накричать, обругать человека последними словами. А потом, когда разрядка происходила, просить прощения. Эти приступы гнева вынес Аша из своего рода, от своей матери, которая, в гневе не знавшая границ, по любому поводу поднимала крик. К Ашиной матери это пришло от ее мамы и особенно бабушки, которая перед смертью призналась, что, прожив более шестидесяти лет с мужем, не любила его. Как и своих детей. Она била их и кричала на них по любому поводу. Это уходило глубоко. «Не променяю букет императрицы на русского мужика», — прочел как-то Аша у Достоевского. Аша догадывался, что он, может быть, и есть потомок того мужика.
Любимой книгой Аши с давних пор стало почему-то «Преступление и наказание» Достоевского. Книга болезненная и какая-то, с точки зрения Аши, сладострастная. Раскольников нравился Аше своим благородством. Благородство оправдывало убийство, как казалось Аше. Раскольников был чем-то глубинным близок ему. Правда, Аша не осознавал себя каким-то особенным, точнее имеющим право на особенность. Аша никогда не мог в себе разобраться с помощью материализма и психиатрии. Получался образ мрачного и никчемного, неизвестно зачем живущего на свете человека. Столкновение же Аши с Христом, хотя и далеко не чистосердечное, оправдывало его существование и стало величайшей Ашиной ценностью. Хотя он и понимал, что под давлением страха может от Христа отказаться. Слишком уж сильно то, что было внутри материалиста Аши, отвергало Христа.
За столами, исчирканными чернилами, сидят студенты и пытаются успеть за словами лектора. Лектор — среднего роста, пожилой, с умным лицом, полковник. Он — любитель поговорить; то и дело его лекция прерывается не имеющими, на первый взгляд, отношения к лекции репризами. Порою мысли его весьма глубоки и серьезны. Аша внимательно слушает. «Удивительно! — говорит полковник. — Войска НАТО будут использовать при первой помощи, в госпиталях первой линии искусственную кровь. Действительно, где же напасешься настоящей, если количество раненых будет исчисляться десятками и сотнями тысяч? Эта искусственная кровь, не вызывает анафилактического шока, и ее можно использовать при любой группе крови, — вдруг мысль полковника уходит резко в сторону. — Вот ведь! Очень разумное решение проблемы! Но пришло кому-то в голову там, на Западе, не у нас. Что новое, оригинальное, — придумывается на Западе, а не у нас». Полковник далек от обобщений. Он только констатирует факт. Полковник, неизвестно почему, расположен к Аше. Впрочем, полковник старается быть одинаково ровен со всеми. Аша же по ходу лекции размышляет: «Ну почему нет теперь таких писателей, как Достоевский, Пушкин?» Аша почему-то никогда не читал почти никого из современных советских писателей. Аша любит дореволюционное. Откуда это? Из советских он любит только Симонова.
Аша решил быть хорошим. Решение основывается на том, что он должен попытаться видеть себя со стороны и исправлять, основываясь на этом, свои недостатки. Прежде всего — необщительность. Поэтому быть хорошим это значит, прежде всего, быть общительным. И вот на перерыве Аша пытается быть как можно более общительным: он пытается вспомнить какой-нибудь анекдот, чтобы рассмешить ребят, но он помнит только какие-то очень старые, избитые и несмешные. Тогда он начинает просто смеяться при каждом мало-мальски подходящем слове. Это приносит ему некоторый успех. Правда, он замечает на себе удивленные взгляды. Оказывается, можно находить общий язык и с противниками, если изменить отношение к ним. Аша пытается полюбить их, придать своему взгляду теплоту. Гена, самый старший в их группе, тертый калач, рассказывает о своей службе в армии: «Мой командир отделения очень ко мне придирался, когда я был "молодой", — все смеются. — Знаете, что такое "молодой"? Это солдат первого полугодия. Задолбал он меня: то ему форму стирай, то сигарету принеси, чеши ему пятки. Персонально со мной устраивает подъем, отбой. По ночам стой дневальным, драй туалет. А как я могу успеть, если едва ноги таскаю. Наконец, однажды на стрельбах, я ему всю обойму под ноги выпустил. "Убью!" — говорю. Он испугался до смерти. Говорит: "Погоди! Рассчитаюсь!"...» — «Ну, и рассчитался?» — спросили из круга. «Как бы не так. С тех пор он меня перестал замечать, чтобы я ни делал. Испугался он, что я его убью. А я бы на самом деле убил». Геннадий неожиданно повернулся к Аше, улыбавшемуся неизвестно кому и чему. «А ты бы убил, если бы тебя так?» Аша задумался: «Я бы...» Он хотел сначала сказать, что терпел бы, но это показалось ему почему-то опасным, вдруг всерьез решат, заподозрят. «Я бы... я бы... с ним стал драться». Все засмеялись. Кто-то предложил Аше подраться с Геннадием. «Зачем?» — не понял Аша. «А просто так». Аша сказал очень серьезно: «Я драться не могу». Все засмеялись. Аша обиделся: «И я бы убил, убил, убил!» — в раздражении крикнул он. Аша знал, что солгал, никогда бы не решился. Но его оставили в покое. Однако Аша, если бы и убил, то не какого-то командира отделения, а Геннадия, потому что они не любили друг друга, и Геннадий это, наверное, знал, потому-то Аша и скрывал, боясь Геннадия, что убил бы, да еще и с наслаждением.
Когда военная кафедра кончилась, к Аше подошел Володя. Он глубоко доброжелательно (видимо доброжелательность была врожденной чертой его сильного характера и не стоила ему особых усилий, тогда как для Аши она была недоступна, как бы он ни старался.) спросил: «Что делаешь сегодня вечером?» Аша вежливо и почтительно улыбался. Володя объяснил: он хочет посетить церковную службу. Для души. Только это должно остаться между ними. Аша, очарованный тем, что сам Володя предлагает ему встречу, согласился. «Понимаешь, — сказал Володя, — что-то происходит в нашей жизни, и начинаешь думать по-другому». Договорились встретиться у института, чтобы не привлекать внимание, а потом уже идти в храм.
И только, когда Аша уже был в своем общежитии, на него напал ужас. Что же он наделал! Ведь это провокация. Володя, как он знал, вожак антирелигиозного кружка. Он узнал, что Аша посещал церковь, и теперь хочет идти вместе с ним, чтобы погубить его. Теперь Аша совсем не знал, как ему поступить. Не пойти он не мог. В глубине души он боялся Володиной мести. Но не осознавая этого, просто понял, что не может не пойти. Аша приготовился к худшему и чувствовал внутри себя, в своей душе, страх перед Володей.
Неожиданно Аша решил, что он лгал сам себе: он хотел быть хорошим. Но для кого? Для других, для Володи? А может, быть хорошим значило быть хорошим для себя? Он попытался понять, кто он есть сам по себе, — и не смог этого сделать. Он совсем забыл обратиться к Богу, к Христу, раз ради Него он попал в «переплет».
Аша пришел к месту встречи первый, очень нервничал и выкурил несколько сигарет. Когда он увидел подходившего Володю, то вспомнил о Христе: «Господи, наставления прошу, как поступить. Помоги, Господи». Ничего не изменилось, ничего нового не почувствовалось. Аша улыбнулся своей обычной вымученной улыбкой, желая показать свою слабость, и вдруг понял, что лжет, что в нем самом есть, оказывается, силы для искренней, доброжелательной улыбки. «Ты прямо какой-то не такой, как всегда. Никогда не видел тебя таким», — сказал Володя. «Что-то происходит в жизни, так что начинаешь думать по-другому», — ответил он Володиными словами. Но это не он решил поверить Володе, но Тот другой, который был в нем.
© Александр Рудницкий
Опубликовано с любезного разрешения автора
